Проталинка
Когда февраль отснежит и отвьюжит,
И март наложит табу на пургу,
Мне голову хмельным восторгом вскружит
Невзрачная проталинка в снегу.
Земля, как будто стыд превозмогая,
Несмело обнажаться вдруг начнет.
С весной пришла пора ее святая:
Зачать и выносить свой благодатный плод.
Весенней свежестью и солнцем напитавшись,
Она, как женщина в расцвете сил младых,
Предназначенью своему отдавшись,
Охватит мир в объятиях своих.
Обнимет, теплой лаской обогреет,
На грубость грубостью ответить не спеша,
А срок придет - накормит и оденет,
У ней ведь материнская душа.

Осень
Остатки канувшего лета
Еще хранят в себе тепло,
Но осень уж неярким светом
Глядит в оконное стекло.
Опавший лист бесцеремонно
Заполоняет все и вся.
Неторопливо, даже сонно,
И в том неотвратимость вся.
Неотвратимость листопада,
Дождей унылых, затяжных,
Но странно, нет в душе разлада,
Сентябрь, от причуд твоих.
Дух величавого покоя
Вдыхаю полной грудью я.
И осень, кажется, откроет
Разгадку тайны бытия.
Для этого всего-то надо
Уйти от мелочных сует.
И лишь дождям и листопадам
Печали светлой дать обет.

Новогоднее
Двадцатые числа... Год к финишу близок,
У окон метель колобродит.
Как пухом лебяжьим покрылись карнизы,
Декабрь уходит...
И снова, как в детстве, назад лет так двести,
К нам старая сказка приходит:
О месяцах-братьях, о дружбе и чести.
Декабрь уходит...
И кто-то незримый и неуловимый
К двенадцати стрелки подводит.
Пусть время условно, и все ж, безусловно,
Декабрь уходит.


...И что-то сочиняю я
Ушло унылое безвременье осеннего ненастья.
И чистый-чистый, молодой еще снежок
Уже кружит, и не в его ли доброй власти
Прислать мне несколько хороших светлых строк.
Пока искрится он голубизной, пока не замутила
Его кристальной чистоты обыденность-змея,
Врачуется душа, а с ней недуг постылый,
И даже всуе что-то сочиняю я.
Снежок - дружок. Так, незамысловато,
Рифмуются слова в наивный детский стих.
Как хорошо от этой детскости, ребята,
И как светло в душе от этих рифм простых.
Иду, свободный от затей, по белой благодати,
Лелею милую бессмыслицу, стучащую в висок.
И я признаюсь, нынче мне совсем не кстати
Многозначительный, высокопарный слог.


Все смешалось в круговерти дней..
Все смешалось в круговерти дней.
И опять мозги на раскоряку:
Может, в сторону уйти от всех страстей
Или все-таки ввязаться в драку?
Может, надо все желанья отхотеть
Наподобие буддистского монаха,
В позе лотоса смиренно замереть
И не ведать ни сомнения, ни страха?
Не хочу быть просветленным. Это мертвый свет.
Не прельстит меня небытие нирваны.
Не люблю, когда движенья мысли нет.
И когда в душе не ноют раны.
Может быть, тогда к вождям примкнуть?
Верным стать какой-нибудь идее?
И торить для человека светлый путь,
Собирать людские души, как трофеи.
Не хочу быть ни пророком, ни борцом,
Ни рабом очередных прожектов.
Мне б хотелось быть не рожей, а лицом.
На земле, где каждый - кто-то, а не некто.


Русь соборная
Закувыркалась Русь под хохот Люцифера,
Опять зависла меж добром и злом.
Верни же, Русь, отторгнутую веру,
Ведь в небе уж давно ударил гром.
Тебе ль расписываться в собственном бессилье?
Тебе ль варягов за морем искать?
Тебе ль завидовать чужому изобилью
И щедрости душевной занимать?
Благословенное твое святое чрево
Не раз вынашивало доблестных мужей.
И оживало после зимней стужи древо,
И несся звон от Волги до Кижей.
И собирались под могучей кроной,
Придя на тот зазывный медный звон,
Тот в рясе, тот в броне, в рубахе ли посконной,
Всем миром скверну изгоняли вон.
И нынче час настал соборности вселенской.
С тобою огнепальный Аввакум,
С тобою старец Сергий Радонежский,
С тобой "высокое стремленье дум".
Они всегда с тобой, а, значит, с нами.
Мы крепко спаяны на временной оси,
А значит, воронью с хрипыми голосами
Не пировать на тризне по Руси.


Общий вагон
Сумерки за окном.
И не понятно, толь утро, толь вечер.
Катится общий вагон,
Шлифуясь о встречный ветер.
В вагоне никто не спит.
Невнятно и приглушенно
О чем-то вагон галдит.
Все станции ждут напряженно.
- Да сколько ж еще трястись? -
Срывается голос с полки.
- Доедем, земляк, не боись...
И снова от фраз лишь осколки.
Жуют, если есть что жевать,
Превозмогают усталость.
Прилечь бы, часок подремать.
Ан нет, ведь немного осталось.
Юродивый громко блажит,
О тяжких грехах все лопочет -
Толь кается, то ли брюзжит,
Кликушествует иль пророчит.
Есть, кажется, блеклый просвет
В бредовых его откровеньях.
Просвет это словно стилет
Пронзает тупое терпенье.
И вот уже большинство
Внимает неистовой речи,
Как будто узрели того,
С кем долго так жаждали встречи.
Кому же еще внимать
В блаженной от века России?
Всегда здесь готовы принять
Юродивого за Мессию.


У обелиска
Шапочки детской белый помпончик,
Солнечный зайчик на сером граните.
Мирной симфонией смех-колокольчик
Перемывает с оттиском плиты.
Мальчик смеется, мальчик беспечен;
Весело катятся звезды салюта.
Что же грустить, если мир этот вечен,
Если вся жизнь, как вот эта минута.
Вечный огонь рассыпает дрожащие
Желтые блики по мраморной глади.
Ретро-мелодия, томно звучащая, -
Светлая дань довоенной эстраде.
В звуках танго, этих старых, забытых,
Слышится голос ушедшей эпохи,
В бликах, дрожащих на мраморных плитах,
Видятся давних пожаров сполохи.
Памятью сердца сегодня плененные,
Кружатся пары под "Синий платочек".
И торжествует над миром спасенным
Солнечный зайчик, белый помпончик.


Диалог через века
- Далекий мой предок, открой мне
Секрет твоего величия:
В чем сила твоя бесконечная?
И в чем волшебство твоей кисти?
Уже не одно поколение
С восторженным трепетом в сердце
Вглядываясь в скорбные лики,
Размышляет о жизни и смерти.
Ну, что в них такого, в тех ликах!?
Они друг на друга похожи,
И позы у них неестественны,
И жизни в них нет... И все же...
Все спорят и спорят художники
О красках, о строгих канонах.
Текут к древним скитам паломники
Искать откровение в иконах.
А, может быть, все здесь проще:
Создали вам греки шаблоны,
По ним вы, попали в угоду,
Писали свои иконы.
- В угоду? Ну, что ж, в угоду.
Да не попам, но Богу.
Горнему духу в угоду,
Истинно высшему слогу.
Что греки нас поучали,
За то им поклон поясный.
Иконы их излучали
Свет лучезарный и ясный.
Над кистью своей я не властен,
Водила ей - высшая сила.
Она и прозренье, и краски
Мне в грешные руки вручила.
Узрел ты нежизненность в позах?
Де, плоскостью лики страдают?
Но ты забываешь: не плоти,
А духа здесь жизнь расцветает.
Понять мудрено вам иконы?
От тела отторгли вы душу,
Вы идолам бьете поклоны,
Связь с горним тем самым нарушив.
Вглядитесь в немеркнущий левкас,
Оставьте на время суеты,
Свои откровенья вам явят
Талтеры и кисти поэты.


Облака и горы
Облака в горах напоминают горы,
Горные вершины - будто облака.
Что есть что? К чему об этом споры?
Все равно не разглядеть издалека.
Не увидеть, стоя средь равнины,
Как шлифует ветер каменную плоть,
Как неистово, без видимой причины,
Жаждет все в песок перемолоть.
Осознав, что жизнь под солнцем бренна,
В щебень крошится былая стать.
Все безмолвствует покорно и смиренно,
Не помыслив против времени восстать.
Не понять в кругу земных желаний
Бестелесной жизни облаков,
Смысла перемены очертаний
Не увидеть из искусственных мирков.
Облака вольны и возникать, и таять,
Беззаботно плыть по ветру в никуда,
Бренность бытия их не печалит,
Время-деспот не приносит им вреда.


Простые истины
От лампы - свет,
От абажура - тень.
От злобы - ночь,
От добрых мыслей - день.
Гранит сих истин несокрушим,
Но их познать мы все ж не спешим.
Мы эти истины везде твердим,
Сквозь зубы детям о них цедим,
Но если правде в глаза взглянуть,
Апокрифической их стала суть.
Чтобы бесстыдство свое прикрыть,
Строчим законы о том, как жить,
Статьи, параграфы, как щит от бед.
И уж для совести здесь места нет.
От лампы - свет,
От абажура - тень.
От злобы - ночь,
От добрых мыслей - день.
Как это важно нам всем понять,
Чтобы самих себя не растерять.


Дембелъский синдром
Мы все служили понемногу,
Не напрягая слишком сил.
О дембеле молили Бога,
И этот дембель наступил.
Цареву службицу спихнули.
Эх, волюшка, гуляй, кути.
А бронепоезд сковынули
В кювет с запасного пути.
Мы вырвались из стен казармы,
В хмелю пустив ее на слом.
Кричали: "Будем строить храмы
В земле, где раньше был Содом".
Нас жить научит мудрый Запад,
Подаст на бедность и на храм.
Стряхнем с ноги кондовый лапоть,
Конец тебе, "грядущий хам".
Но храма нет, казарма в прахе,
Зато стоит себе Содом.
И нас все ближе тащит к плахе
Пьянящий дембельский синдром.


Дракон
Убил дракона Ланселот -
Любимец короля Артура. -
Виват! - кричал ему народ,
И пели славу трубадуры.
Слагали барды похвалу,
У лютней струны надрывая.
Отпор жестокости и злу
Дал Ланселот - посланник рая.
Могуч и страшен был дракон,
Вся мощь его была в коварстве.
Держался крепко он за трон
В своем тысячелетнем царстве.
Лишь сатане, как пес, служил:
Яд расточал в людские души, -
Яд бессловесности и лжи,
Чтоб был народ ему послушен.
И был послушен всяк ему.
Отрава возымела действо:
Росло, все погружая в тьму
И мрак, вселенское злодейство.
Немало доблестных мужей
О чудище мечи тупили,
Но в вихре горестных тех дней
У трона страшного почили.
Пустел и чах тот край. И вот
Пронесся слух: издох поганый...
А кто ж герой? Он - Ланселот -
Сын досточтимой Вивианы.
Ликуй, народ! Но где же он,
Сей славный низвергатель трона?
А может, это только сон?
Где труп убитого дракона?
Но у молвы закон простой,
Здесь достоверность не в почете.
Блажен, кто верит всей душой
В историю о Ланселоте.
А мне сомнений не изжить,
Ведь мир почти не изменился.
Толь яд не хочет отпустить,
Толи другой дракон родился.
А может, он вселился в нас?
А может быть, живет он в каждом?
Кто с ним сразится в этот раз?
Герой ведь не приходит дважды.


* * *
Побритых и припудренных,
Храня размер и строй,
Ведет нас кто-то мудрый
Дорогой столбовой.
Заранее расписаны
Устав и этикет.
Мы все от них зависимы,
Хотим того иль нет.
Свернуть бы с этой трассы
Да забуриться в степь.
Без слуха и без голоса
Свою там песню спеть.
Там зрителей не будет,
А, значит, и судей.
Да не судим я буду
В беспечности своей.
Без маски и без грима
Сыграю роль свою.
Моей звезде незримой
Я душу отворю.
Налью себе я горькую
И выпью сам с собой
За собственное здравие,
За свой неупокой.


Крик
Это кто там корчит рожи,
В диком смехе заходясь?
Помоги же мне, о Боже,
Открестить всю эту мразь.
Что ж она не отступает?
Что ж преследует меня?
Норовит подножки ставить
Иль в разнос пустить коня.
- Я твоя, - она мне шепчет, -
Не уйти тебе, чудак.
Дай, прижму тебя покрепче,
Примирись. Ведь все - пустяк.
Кроме нашего единства,
Все - пустяк. Все - суета.
Разлучить с тобой нас может
Лишь последняя черта,
За которой все исчезнет:
И веселье, и печаль.
А до той поры, болезный,
Отпущу тебя едва ль.
Я уже устал от тряски,
От раскаяний былых.
И все меньше светлой краски
На палитре дней моих.
Закричать? Да кто услышит
Мой, воздетый к небу, крик.
Лишь раздастся голос свыше:
Выбирайся сам, старик!


Я вырос...
В который уж раз громыхнула
Средь ясного неба гроза.
И снова от треска и гула
В тоске закрываю глаза.
Так в детских своих сновиденьях,
Стремительно падая вниз,
Я голову прятал в колени,
Хотел от видений спастись.
Тогда не колени спасали,
А матери голос родной.
Слова ее страх растворяли:
"Не бойся, сынок, я с тобой".
Ладонью она вытирала
Покрытый испариной лоб.
И страхов чреда уплывала,
И вмиг прекращался озноб.
Но детство пропало куда-то,
И явью становится бред.
Тревожные звуки набата
Вещают: спасения нет...